«ДЖАЗ – ЭТО ЧТО-ТО ТАКОЕ СТАРОЕ…»
Все-таки водка десятиградусной не бывает. И оркестр училища искусств под управлением А. Ялынного, выступавший 13 мая в зале филармонии, называть джазовым – нехудожественное преувеличение. Народ наш доверчивый – и в хорошем и в плохом смыслах – и практически все принимает за чистую монету. Если на банке написано «сахар», то что в нее ни насыпь, все – сахар. Если на афише написано «джазовый», значит, так оно и есть. Думаю, если бы объявили «Оркестр негритянского джаза под управлением заслуженного негра республики Я. Лынного», то нашлось бы немало людей, поверивших в это. Тем более, что концерт вел такой неворовской авторитет, «композитор в законе» (по его собственному выражению) М. Герцман, человек ученый и всезнающий. Академическое музыкальное образование у нас автоматически подразумевает и знание такой «субкультуры» как джаз. Ты получи сначала классическое образование, говорил в одной местной радиопередаче А. Ялынный, а потом играй джаз или что хочешь. Кстати, тут на днях в Москву приезжал один американский музыкальный неуч, пианист и композитор Чик Кориа. То есть у него (представляете?) нет ни одной «корки» и ни одной «цацки»: ни одного мало-мальского диплома, аттестата или сертификата, он не дипломант и почти не лауреат (десяток премий «Grammy» не в счет), ну и, естественно, не «заслуженный» и, слава богу, не «народный», ему шестьдесят и он просто Чик – это даже не имя, а прозвище, кличка, как у собаки. Он просто сочиняет и исполняет замечательную музыку и уже давно вошел в историю мировой музыкальной культуры. Он изменил мир. Великий музыкант. Ну хоть бы заочно что-нибудь закончил, а то ведь так и умрет без образования.
Но вернемся к родным осинам, к нашему концерту то есть. В целом он произвел грустное впечатление и серьезно говорить о нем как о музыкальном событии нет никакого повода. Зато можно сказать, что он символизировал собой вообще отношение к джазу официальных отечественных структур, основной задачей которых, как показала жизнь, было замедлить (остановить не получается) развитие культуры. Выступление оркестра носило чисто формальный (в самом плохом смысле этого слова) характер и отражало чьи-то служебные интересы – пресловутая галочка. В очередной раз нам был представлен избитый, заплесневелый репертуар, в этом году наспех разогретый парой репетиций.
В самом начале, во вступительном слове, Михаил Львович поведал зрителям о многовековой борьбе импровизаторов и нотников, закончившуюся поражением первых, и о, к счастью, появлении в прошлом веке новой музыки – импровизационного джаза. Всё это так, но, опять же, к данному концерту имеет минимальное отношение, так как почти весь он, включая, прости господи, импровизации, был сыгран по библиотечным нотам. Играть со свингом совсем не значит играть джаз, тем более что его, свинга, может и не быть вовсе – есть ведь и джаз безсвинговый. Главная примета джаза – свободная импровизация, и по тому, насколько она свободна и насколько она импровизация, оценивается и качество джаза, да и вообще – наряду с другими признаками – определяется его наличие. Но это, я имею в виду свободу, очень большая проблема у наших людей. И потому джазом называют все, где есть саксофон, свинг и знакомая джазовая, то есть использованная когда-то действительно джазовыми музыкантами, мелодия. Тут уж без «Хелло, Долли» или Глена Миллера не обойтись. Прозвучали они, козе понятно, и в этот раз. И то и другое, на мой взгляд, надо бы президентским указом (по-другому ведь в России не понимают) запретить исполнять лет пятьдесят. А то уже десятилетиями «полощут» их у нас в одних и тех же версиях, по одним и тем же нотам – что в принципе является признаком антиджазовости, – да еще иногда умудряются получать деньги за эти аранжировки, как за оригинальные. В результате, благодаря многолетним «усилиям» формалистов, устраивающих подобные выступления, этот вечнозеленый материал превратился в музыкальную мертвечину. Я в России живу довольно долго и понял, почему только в русском языке (а значит и только в российской действительности – ведь язык отражает реальность) есть слово и понятие «пошлость». Только у нас могут даже не уничтожить, а, что еще хуже, испортить, опошлить хорошую вещь, в данном случае хорошую музыку (читайте Лескова, он эту национальную черту приметил еще в прошлом веке).
Отдельного слова заслуживают комментарии М. Львовича к исполненным в концерте пьесам. Видно было, что сказать ему особенно нечего, а надо – работа ведь. Понятно, что «Пол Дезмонд пришел и доказал, что размер 5/4 может быть и в джазе, а не только в русской музыке» («Take Five») – это (возможно, и удачная) шутка, на кои М.Л. большой мастак. Но то, что «оркестр Глена Миллера сбили над Атлантикой» – это уже небрежность, какую вряд ли он позволил бы себе по отношению, например, к своему любимому Моцарту. А уж что «российский джаз в чем-то сложнее, чем джаз американский» («Дороги любви» О. Лундстрема) наводит на мысль, что ведущий просто не жил на Земле последние по меньшей мере тридцать лет, но не заметил этого. Сравнивать «наш» и «их» джаз – это даже не то же самое, что сравнивать местный музтеатр с театром ЛаСкала – пропасть значительно шире.
Также перед началом выступления Михаил Львович выдал зрителям устную инструкцию, как нужно вести себя на джазовом концерте – аплодировать после каждого соло. Одна девушка средних лет, сидевшая в центре партера, особенно старалась, чем привлекала к себе иногда больше внимания, чем происходившее на сцене. Наш пипл и особенно интеллигенция очень любят всякие инструкции, приказы и рекомендации: кого любить, кого считать гением, из кого сделать очередную икону. Похоже, сейчас поступила государственная разнарядка любить джаз: все вдруг резко его зауважали, плохого слова не услышишь.
А вот, помню, лет пятнадцать назад в этом же зале выступал очень хороший ансамбль «Каданс» с Германом Лукьяновым во главе. Зрителей было человек сорок. И во время выступления через заднюю дверь в зал зашла И.П. Бобракова, тогда главреж филармонии, подсела к М. Герцману, вместе с которым я пришел на этот концерт, и выразила ему свое возмущение происходившим следующими словами: «Ужасно. И это звучит со сцены филармонии в преддверии съезда КПСС». Этой фразой она и вошла в джазовую, вернее, антиджазовую историю нашей республики. Сейчас вряд ли она скажет вслух что-нибудь неодобрительное о джазе – эти люди всегда нос держат по флюгеру, а флюгер по ветру. А если «интеллектуальнейший Путин» (как Бобракова его называет) вдруг начнет посещать концерты джаза, то, держу пари, Ия Петровна «вспомнит», как в молодости любила слушать пластинки с джазовой музыкой или ещё что-либо в этом роде.
Телерепортаж же компании «Комигор» о концерте училищного оркестра по настроению был прямо противоположен вышеизложенному. Если коротко, то смысл репортажа таков: с джазом в республике всё в порядке. Тут тебе и альтруисты-музыканты, собирающиеся каждый божий понедельник на репетиции исключительно из к джазу любви, и неестественно-оптимистический настрой интервьюируемых и самой ведущей репортажа – все в лучших худших традициях совковой прессы. Было опрошено также несколько зрителей, выходивших из зала по окончании. Один молодой парень в кожаной куртке и бейсболке задом наперед, любитель экстремальной (и не только) музыки, выразился о прошедшем концерте очень, на мой взгляд, точно. «Джаз, – сказал он, – это что-то такое старое».
И в том, что подобные мероприятия создают такое мнение у людей, и заключается их главный вред.
05.2000
Все-таки водка десятиградусной не бывает. И оркестр училища искусств под управлением А. Ялынного, выступавший 13 мая в зале филармонии, называть джазовым – нехудожественное преувеличение. Народ наш доверчивый – и в хорошем и в плохом смыслах – и практически все принимает за чистую монету. Если на банке написано «сахар», то что в нее ни насыпь, все – сахар. Если на афише написано «джазовый», значит, так оно и есть. Думаю, если бы объявили «Оркестр негритянского джаза под управлением заслуженного негра республики Я. Лынного», то нашлось бы немало людей, поверивших в это. Тем более, что концерт вел такой неворовской авторитет, «композитор в законе» (по его собственному выражению) М. Герцман, человек ученый и всезнающий. Академическое музыкальное образование у нас автоматически подразумевает и знание такой «субкультуры» как джаз. Ты получи сначала классическое образование, говорил в одной местной радиопередаче А. Ялынный, а потом играй джаз или что хочешь. Кстати, тут на днях в Москву приезжал один американский музыкальный неуч, пианист и композитор Чик Кориа. То есть у него (представляете?) нет ни одной «корки» и ни одной «цацки»: ни одного мало-мальского диплома, аттестата или сертификата, он не дипломант и почти не лауреат (десяток премий «Grammy» не в счет), ну и, естественно, не «заслуженный» и, слава богу, не «народный», ему шестьдесят и он просто Чик – это даже не имя, а прозвище, кличка, как у собаки. Он просто сочиняет и исполняет замечательную музыку и уже давно вошел в историю мировой музыкальной культуры. Он изменил мир. Великий музыкант. Ну хоть бы заочно что-нибудь закончил, а то ведь так и умрет без образования.
Но вернемся к родным осинам, к нашему концерту то есть. В целом он произвел грустное впечатление и серьезно говорить о нем как о музыкальном событии нет никакого повода. Зато можно сказать, что он символизировал собой вообще отношение к джазу официальных отечественных структур, основной задачей которых, как показала жизнь, было замедлить (остановить не получается) развитие культуры. Выступление оркестра носило чисто формальный (в самом плохом смысле этого слова) характер и отражало чьи-то служебные интересы – пресловутая галочка. В очередной раз нам был представлен избитый, заплесневелый репертуар, в этом году наспех разогретый парой репетиций.
В самом начале, во вступительном слове, Михаил Львович поведал зрителям о многовековой борьбе импровизаторов и нотников, закончившуюся поражением первых, и о, к счастью, появлении в прошлом веке новой музыки – импровизационного джаза. Всё это так, но, опять же, к данному концерту имеет минимальное отношение, так как почти весь он, включая, прости господи, импровизации, был сыгран по библиотечным нотам. Играть со свингом совсем не значит играть джаз, тем более что его, свинга, может и не быть вовсе – есть ведь и джаз безсвинговый. Главная примета джаза – свободная импровизация, и по тому, насколько она свободна и насколько она импровизация, оценивается и качество джаза, да и вообще – наряду с другими признаками – определяется его наличие. Но это, я имею в виду свободу, очень большая проблема у наших людей. И потому джазом называют все, где есть саксофон, свинг и знакомая джазовая, то есть использованная когда-то действительно джазовыми музыкантами, мелодия. Тут уж без «Хелло, Долли» или Глена Миллера не обойтись. Прозвучали они, козе понятно, и в этот раз. И то и другое, на мой взгляд, надо бы президентским указом (по-другому ведь в России не понимают) запретить исполнять лет пятьдесят. А то уже десятилетиями «полощут» их у нас в одних и тех же версиях, по одним и тем же нотам – что в принципе является признаком антиджазовости, – да еще иногда умудряются получать деньги за эти аранжировки, как за оригинальные. В результате, благодаря многолетним «усилиям» формалистов, устраивающих подобные выступления, этот вечнозеленый материал превратился в музыкальную мертвечину. Я в России живу довольно долго и понял, почему только в русском языке (а значит и только в российской действительности – ведь язык отражает реальность) есть слово и понятие «пошлость». Только у нас могут даже не уничтожить, а, что еще хуже, испортить, опошлить хорошую вещь, в данном случае хорошую музыку (читайте Лескова, он эту национальную черту приметил еще в прошлом веке).
Отдельного слова заслуживают комментарии М. Львовича к исполненным в концерте пьесам. Видно было, что сказать ему особенно нечего, а надо – работа ведь. Понятно, что «Пол Дезмонд пришел и доказал, что размер 5/4 может быть и в джазе, а не только в русской музыке» («Take Five») – это (возможно, и удачная) шутка, на кои М.Л. большой мастак. Но то, что «оркестр Глена Миллера сбили над Атлантикой» – это уже небрежность, какую вряд ли он позволил бы себе по отношению, например, к своему любимому Моцарту. А уж что «российский джаз в чем-то сложнее, чем джаз американский» («Дороги любви» О. Лундстрема) наводит на мысль, что ведущий просто не жил на Земле последние по меньшей мере тридцать лет, но не заметил этого. Сравнивать «наш» и «их» джаз – это даже не то же самое, что сравнивать местный музтеатр с театром ЛаСкала – пропасть значительно шире.
Также перед началом выступления Михаил Львович выдал зрителям устную инструкцию, как нужно вести себя на джазовом концерте – аплодировать после каждого соло. Одна девушка средних лет, сидевшая в центре партера, особенно старалась, чем привлекала к себе иногда больше внимания, чем происходившее на сцене. Наш пипл и особенно интеллигенция очень любят всякие инструкции, приказы и рекомендации: кого любить, кого считать гением, из кого сделать очередную икону. Похоже, сейчас поступила государственная разнарядка любить джаз: все вдруг резко его зауважали, плохого слова не услышишь.
А вот, помню, лет пятнадцать назад в этом же зале выступал очень хороший ансамбль «Каданс» с Германом Лукьяновым во главе. Зрителей было человек сорок. И во время выступления через заднюю дверь в зал зашла И.П. Бобракова, тогда главреж филармонии, подсела к М. Герцману, вместе с которым я пришел на этот концерт, и выразила ему свое возмущение происходившим следующими словами: «Ужасно. И это звучит со сцены филармонии в преддверии съезда КПСС». Этой фразой она и вошла в джазовую, вернее, антиджазовую историю нашей республики. Сейчас вряд ли она скажет вслух что-нибудь неодобрительное о джазе – эти люди всегда нос держат по флюгеру, а флюгер по ветру. А если «интеллектуальнейший Путин» (как Бобракова его называет) вдруг начнет посещать концерты джаза, то, держу пари, Ия Петровна «вспомнит», как в молодости любила слушать пластинки с джазовой музыкой или ещё что-либо в этом роде.
Телерепортаж же компании «Комигор» о концерте училищного оркестра по настроению был прямо противоположен вышеизложенному. Если коротко, то смысл репортажа таков: с джазом в республике всё в порядке. Тут тебе и альтруисты-музыканты, собирающиеся каждый божий понедельник на репетиции исключительно из к джазу любви, и неестественно-оптимистический настрой интервьюируемых и самой ведущей репортажа – все в лучших худших традициях совковой прессы. Было опрошено также несколько зрителей, выходивших из зала по окончании. Один молодой парень в кожаной куртке и бейсболке задом наперед, любитель экстремальной (и не только) музыки, выразился о прошедшем концерте очень, на мой взгляд, точно. «Джаз, – сказал он, – это что-то такое старое».
И в том, что подобные мероприятия создают такое мнение у людей, и заключается их главный вред.
05.2000